Петь мне хотелось всегда!

Представьте себе Тверскую область. Сандово — далеко не ближний райцентр, а наша деревня Судилово и вовсе в стороне от бойких дорог. Всего ближе к нам Устюжна, город в Вологодской области, так и от него до Вологды более пятисот ки­лометров! Когда я приезжаю на родину, отец встречает и провожает меня на лошади. Благо лошадь своя, Чайкой кличут. В пору моего детства в деревне насчитывалось дворов сорок, теперь и того меньше. Разъехались земляки: кто в Прибалтику, кто в Новгород, в Ленинград, — в ту же Вологду... Помню, в пятый класс я ходил за два километра, а в среднюю школу за семь километров от дома.

Пожалуй, в сельской школе. Почему-то учителя просили меня петь на родительских собраниях. Я стеснялся петь на людях, зато чувствовал себя свободным и счастливым, когда ока­зывался один в поле или на лесной опушке. Простор, вольный ветер, свобода вдохновляли меня. Петь мне хотелось всегда. Видимо, потому и ушел из дома в поисках судьбы... В шестнадцать лет. Очень хотелось учиться! Через несколько лет я показал родителям четыре диплома.

Да. Мама Мария Ивановна — полевод, а когда потеряла в колхозе здоровье, перешла на ферму ночным сторожем. Я, школьник, часто бегал к ней, любил животных и мечтал о профессии ветеринара. Специалистов в нашей деревне не было. Мой старший брат Александр стал врачом и, когда приезжает в отпуск из столицы, земляки ждут его. И он не может никому отказать, кто нуждается в его помощи. Отец Анатолий Иванович — механизатор. В детстве я часто спал в кабине его трактора, когда он пахал поле.

Не сказал бы. Маму я всегда помню печальной. Тяжелая работа; постоянная усталость, нездоровье, нас трое огольцов — я средний. Когда сам стал отцом, понял, как это трудно и ответственно. Лишь в последний мой приезд мама запела тоскливую песню «За грибами», исполняемую лишь в нашей местности. Раньше я ее не слышал и сразу записал, собираюсь положить на музыку.

Думаю, все-таки достался по наследству. Была у меня бабушка Варвара Николаевна Крылова, которая приезжала к нам из Торжка. Прожила она почти девяносто лет и, кстати, похоронена недалеко от Анны Керн. Я запомнит ее. В ней, впитавшей народную мудрость, привлекало что-то загадочное, таинственное. С моим дедом Иваном Тимофеевичем они вырас­тили семерых детей. У деда были золотые руки. Он делал ру­жья, которые продавал... за пуд муки. Варвара обладала низким голосом, красивым, сильным, за что ее прозвали «Варвара-грамофон». Он пасла коз и пела, а Иван (мой дед), услышав пение в лесу за полтора километра, вышел на нее. Тем более что звучала тогда песня «Эх ты, Ваня», как бы ему и адресованная. Кстати, эту красивую песню я включил в свой репертуар и по заявке слушателей исполнял по радио. А дед за чаркой не раз вспоминал, что полюбил свою Варвару за голос.

Вначале я окончил культпросвет училище и получил на­значение в сельский клуб, где ничего, кроме сломанных стуль­ев, не оказалось. Потом служил в армии в Челябинской облас­ти, в местах, о которых даже сегодня не решаются говорить вслух. В армии я не пел. Мне хотелось учиться, петь, совер­шенствоваться. В Московском институте культуры я получил диплом режиссера, но мне хотелось петь. В Твери, где я зара­батывал на жизнь, имея дело с железками, а вечерами ходил во Дворец культуры хлопчато-бумажного комбината, где пел в хоре. Руководитель хора Анатолий Константинович Островский взялся подготовить меня в московское музыкальное училище. Правда, мне пришлось попотеть — приняли лишь с четвертой попытки. По окончании училища я приобрел две специальности: артист хора и артист ансамбля.

Я пел в военном ансамбле и в народном хоре имени Пятницкого. Но, думаю, мечта любого певца — консерватория. Я учился в Нижнем Новгороде. Приходилось постоянно подрабатывать. После напряженной недели спешил в Москву к семье, добираясь на перекладных. Но это ничего по сравнению с творческими победами. Мой педагог Владимир Ивано­вич Васильев учил не только петь, но вести себя в опере и по­нимать оркестр. Учась в консерватории, я разучил десять оперных партий (иногда по две — в одной опере) в операх: «Евгений Онегин» (Гремин и Зарецкий), в «Князе Игоре» (Кончак и князь Галицкий), в «Трубадуре» Дж.Верди (Феррандо), в «Царской невесте» Н.А.Римского-Корсакова (партия Собакина). Четвертый диплом, полученный в 1997 году, дал мне право быть оперным и концертным певцом, а также преподавать по специальности.

Это моя профессия. Не могу оторваться ни от того, ни от другого. Такова потребность. В год Моцарта по решению ЮНЕСКО в Москве открыли оперный театр «Амадей», где исполняются оперы Амадея Моцарта непременно на языке оригинала, то есть на немецком. Сегодня я занят в спектаклях: «Волшебная флейта» (Зарастро), «Директор театра» (Буффо), «Бастьен и Бастьена» (Кола). Идут репетиции оперы «Моцарт и Сальери», я буду петь Сальери. В театре проходят и концерты, нередко благотворительные, где я пою романсы. В моей программе более тридцати романсов русских и зарубежных классиков. И эта коллекция постоянно пополняется. Без эстрады тоже не могу жить. Когда-то в военном ан­самбле и в хоре имени Пятницкого я начинал с русской народной песни. Поездки на родину, встречи с земляками меня подпитывают. В родной деревне встречаюсь с бабушками, храните­лями старинных песен и частушек. Успел кое-что записать.

Я тоже об этом думал. Наверно, это зависит от самой жизни, от безнадежности. Кому-то выгодно превращать селян в быдло, лишать надежды на завтрашний день, разъединять людей и, если хотите, уничтожать русские корни. Такая безнрав­ственность кругом: воровство, обман, проституция, пьянство, стрельба... Подобное будет продолжаться, пока наш народ не воспрянет духовно. Русские люди должны дорожить своей культурой, как это делают грузины, чеченцы, да и любой на­род. Испокон веков наши женщины пели везде: в поле, на покосе, над колыбелью и над могилой. Я постоянно пополняю свою программу русских народных песен и романсов.

Вот эта медаль. Пусть она маленькая, неказистая, невесомая, неизвестно, из какого металла сделана, но у меня она самая первая, а потому самая желанная. Представляете, из какой глуши я пробивался на сцену? Фортепиано в глаза не ви­дел. Гитару в руках не держал. На гармошке не мог играть — не у кого было научиться. В школу зимой бегал на лыжах, жил в интернате, людей дичился, тянулся к природе, даже скучал по ней. И вдруг учителя «открыли» во мне голос, «вытянули» на сцену с песней «То березка, то рябина» Дм. Кабалевского. А в зале сидели артисты из областной филармонии. У меня коленки дрожали от страха. И вдруг пошел слух, что я — лауреат. И слово-то для меня незнакомое. В Калинин (Тверь) я ехал потому, что мечтал научиться играть на балалайке...

Николай Крылов поступил в театр «Амадей» в ноябре 1997 года, когда мы готовились открывать сезон на новой постоянной площадке в Странноприимном доме графа Н.П.Шереметьева на Большой Сухаревской площади. Его сразу назначили на партию Зарастро в опере «Волшебная флейта». В сжатые сроки он выучил труднейшую партию на немецком языке и первый же спектакль прошел с большим успехом. Впоследствии в этой роли он выходил на сцену 15 раз и одновременно вводился в спектакль «Бастьен и Бастьена» с прелестной музыкой и сложными мизансценами. Актерское дарование Крылова проявилось в комической роли волшебника-шарлатана Кола чрезвычайно ярко.